Для восточного богословия характерно влечение к таинственному, невыразимому Божеству, коему нет имени. И, несмотря на всю непознаваемость Единого, восточное богословие все-таки всегда стремилось к какому-то постижению Его, руководимое не интересами религиозной жизни, не (в конечном итоге) желанием объяснить из Бога всё существующее, а каким-то непонятным и бескорыстным влечением, чистою жаждою Богопознания. Такое влечение для Запада не типично. Его мы найдем в католической церкви у мистиков, подавляющее большинство которых находится под посредственным или непосредственным влиянием Востока. В общем, католическое богословие, Признавая и утверждая непознаваемость Божества, старается выделить те Его стороны, постижение которых необходимо для решения проблемы спасения человека, и воздерживается от изучения Других, тем более — от изучения Божества в Нем самом.

Божество для Запада прежде всего бесконечная мощь, основа всяческого бытия, начало всяческой жизни и деятельности и бесконечное Благо. Как благо, Божество не может быть источником зла, и, следовательно, зло должно быть возводимо к акту свободной сотворенной Богом воли, действующей вопреки Богу, а в самом себе должно быть лишенным объективного бытия, так как все существует только в Боге, а в Боге зла нет. Проявление Божьей мощи в творении есть проявление бесконечной Божьей любви. Божья любовь дала бытие разумно-свободной твари, т. е. ангелам и людям, предназначив их быть соучастниками своего блаженства. Ради человека, дабы мог он постичь Божество и достигнуть блаженства в Нем, создала Божественная любовь видимый мир. Ради обожения человека не только в духе, но и во плоти, и для того, чтобы дать возможность потомкам Адама выполнить возложенную на них миссию, т. е. соединиться с Богом, Божество стало плотью.

Во всем этом построении Бог рассматривается только в отношении к человеку. Человек же понимается, как центр и цель мироздания. Божество создает и поддерживает мир не ради мира, а ради человека, и мир сводится к роли орудия человека в достижении им своей цели. Возложенная на человека миссия опять-таки понимается только в отношении к человеку же. Задача, поставленная Адаму, заключается в единении его с Богом путем свободного выполнения Божьей воли. Поставив космос ниже человека, католичество естественно не видит, что можно понять возложенную на человека Богом миссию в смысле какой-то исполняющей волю Божью деятельности в пределах космоса и для космоса. Утверждая, что Бога надо любить ради Бога, что человек создан Богом ради Бога, католичество не замечает, что выше любовь души, приводящей с собою к Богу призванный ею к Нему космос, что гармоничнее и прекраснее приход каждой души в единстве и едином движении просветленной вселенной. Я не хочу этими замечаниями сказать, что в католичестве нет опорных моментов и для намеченного сейчас построения. Они в нем есть, как есть они в христианстве. Они выражены с исключительной силой многими католическими богословами и мистиками и связываются с учением о естественном праве и законе. Но все-таки, пока католичество не вполне еще раскрыло себя, пока оно еще не окончило первейшей своей задачи — устроения земной человеческой церкви, эти моменты неизбежно оттесняются на второй план и многому может научиться западная церковь, прислушавшись к глаголам Духа Святого в церкви восточной.

Абсолютная Мощь и Любовь, Божество вместе с тем и абсолютная Истина и Справедливость. Последнее обнаружение Божества особенно важно в связи с сотворенною Им свободною волею. Разумно-свободное существо должно жить по воле Божества, по Закону Божьему, выполняя возложенную на него миссию. Оно ответственно перед Богом, и достижение им своей цели есть его награда, неуспех, т. е. отвращение от Бога — его наказание и кара.

Исходя из идеи Божества, как абсолютной справедливости в отношении к сотворенной Им воле (конечно, здесь, как и везде в анализе идеи Бога, приходится прибегать к условному способу выражения: по существу Божество не может быть определяемо и тем более рассматриваемо в отношении Его к ограниченному), мы необходимо приходим к рассмотрению дела спасения человека (или шире — дела выполнения им своей миссии), как дела его свободной воли, и к пониманию Божества, как беспристрастного Судии, воздающего каждому по делам его. Но такое рассмотрение односторонне. Оно односторонне не в крайних и наивных своих выражениях, делающих Бога каким-то неутомимым счетчиком человеческих проступков, бухгалтером "Общества Добра и Зла", а в самом основании своем. Ведь, если дело сводится к тому, что мы творим добро и зло, а Бог распределяет награды и наказания, наша связь с Богом разорвана. Тогда уже мы не можем утверждать, что все берет начало в Боге, что Богом "мы движимся и есмы". Бог тогда оказывается вовсе "не вездесущим", а следовательно — и не абсолютным. Мало этого. — Тогда нам не за что благодарить Бога, и наши счеты с Ним навсегда покончены. И смерть Христова нисколько нас не касается: она внутреннее дело Божие, а для нас вся жизнь Христова только поучительный пример, один из видов наглядного обучения. И нет никакого основания, никакого смысла обращаться к Божеству с мольбою о помощи: Справедливого не умилостивишь. Даже погашение моего греха за счет Христа может воспоследовать только при условии достаточного к тому основания, т. е. заслуги с моей стороны.

Такие кощунственные выводы получаются при попытке построить теорию спасения на идее свободного осуществления человеком закона справедливости Божией. Но они получаются только при одностороннем сосредоточении на этой идее, а совсем без нее теории спасения не построить.

Если Бог основание и начало всяческого бытия и всяческого блага, невозможно не возводить к Нему и того блага, которое видимо творю я. Все доброе, что чувствую я в своей душе, несомненно от Бога, всякое благое дело совершается Им и только Им. Моя воля в лучшем случае чистая потенция, чистая возможность к добру и, сама по себе, она благо только как творение Божие. Любовь, которую испытываю я к Богу и другим людям,— Божья Любовь. Святая Анджела видела, как нисходила в ее душу эта Божья Любовь. И видела она в себе как бы две половины: одна была чужда всякой любви, всякого блага, а другая была любовью и благом. Первая — это человеческое я Анджелы, вторая — Божественное, с которым сливается я в любви и добром действии.

Все добро, совершающееся, осуществляемое в мире, творит Божья Любовь, пользуясь, как средством или орудием и свободною волею человека. Без Божьей Любви воля не способна к самому ничтожному доброму делу. Но воля не только бессильна на добро. — Она творит зло и в этом акте вполне самостоятельна, потому что Бог зла творить не может. Конечно, без Бога не может существовать и зла: Он допускает его, поскольку Он поддерживает бытие творящей его воли. Но отсюда нельзя сделать вывода, что Он созидает зло: зло созидается свободной волей, отвращающейся от Бога. Однако зло не только постоянно созидается моей волей- — Оно существует, как нечто объективное. Оно увлекает волю за собой, порабощает ее. В моем сознании вечно живет какая-то темная неодолимая сила зла. В этом отношении воля находится посередине между благостной силой Божества и силою зла. Неспособная творить благо, она, начиная действовать, сразу же подчиняется силе зла и свободно, и сознательно творит зло, совершает грех. Греховность как бы стала неотделимым свойством действующего я. Поэтому и Божья сила, увлекая волю на добро, не только творит добро, но и преодолевает зло, влекущее волю из Бога.

Воздвигаемая только на идее совершения добра одним Богом, теория спасения столь же недостаточна, как и теория спасения, основанная на идее свободно и независимо от Божьего содействия творящей добро воли. Если творит добро сам Бог, то как будто нет и свободы воли, а следовательно — не может быть и заслуги человека перед Богом. Даже если допустить соучастие воли в творимом Богом добре, спасение человека оказывается совершенно немотивированным, результатом чистого произвола Божества. Стоя на этой почве, необходимо признать предопределение Богом одних к спасению, других к гибели произволом, явно разрушающим идею Божьей справедливости. Попыткам найти выход из затруднения, сведя предопределение Божье на предуведение Им того, как бы поступил тот или иной человек, будучи предоставлен самому себе, при последовательном развитии теории места быть не может, так как предоставленный самому себе человек может совершить только зло и, во всяком случае, ни на малейшее добро не способен. Ссылка на неисповедимость Божьего решения ничего не объясняет, так как тогда вообще нельзя строить никакой теории спасения. Таким образом, одностороннее сосредоточение на идее Божьей благости приводит к отрицанию этой благости.

Очевидно, что, если вообще существует какой-нибудь выход, его надо искать в слиянии обеих теорий в одну. Надо признать свободу воли и свободное совершение ею зла и добра, и в то же самое время признать неспособность ее творить добро и даже хотеть его без благодатной помощи Божьей. Надо признать, ввиду объективного существования зла, что воля в своей деятельности неизбежно греховна и не в силах избавиться от власти зла, избавляемая от него только Богом. Но в то же самое время надо признать, что преодоление волею зла есть ее свободный акт и ее заслуга. Необходимо довести воздействие благодати до самого конца, ничего не оставив человеческой воле, не обусловливая ее хотением абсолютного Божества, и столь же необходимо во всем процессе благодатного спасения и обновления человека увидеть свободную деятельность воли, обусловливающую наказание и награду и весь порядок справедливости. Должен быть неумолимый, не знающий ничего над собою закон; должна быть превышающая все, всяческий закон, благодать; — должен быть закон благодати (lex gratiae).

Выразить намечающуюся таким образом теорию спасения совершенно немыслимо. Ведь это свелось бы к задаче выразить в относительных терминах нашего языка Абсолютное, сразу являющееся и абсолютною Справедливостью и абсолютным Милосердием. И понятно, что почти все попытки формулировать теорию спасения приводили в лучшем случае — к недоумениям, в худшем — к ересям. Здесь надо удивляться необыкновенному такту католической церкви в провозглашении ею догм, связанных с теорией спасения. Тот, кому дорога истина, только и может сделать, что выразить ее, если и не двусмысленно, то неопределенно, потому что всякое определенное ее выражение необходимо будет упрощением и пагубной ложью. Отцы Тридентского и Ватиканского соборов не софисты, не дипломаты, а благоговейные и смиренные искатели истины, знающие, что не пришло еще время ясно, полно и определенно выразить Божественные тайны.

Мы постарались выяснить дух и смысл католического учения о спасении в самой общей и отвлеченной форме. Фактически это учение развивается в догматических положениях о первоначальном состоянии человека в раю, грехопадении, первородном Грехе, свободе воли и благодати.