Труднейший для католической догматики вопрос — вопрос о существе благодати. Благодать "изливается" Богом в душу, как нечто подобное материальному, но не материальное. Благодать не естество человека, а нечто от естества этого отличное: она, по словам Фомы Аквинского, "нечто сверхъестественное в человеке, происходящее от Бога". Но она как-то сливается с душою и становится ее "качеством" (qualitas). Бог, говорит Фома, "вливает" в тварей своих "некоторые сверхъестественные формы или качества, благодаря коим (secundum quas) они сладостно и быстро (prompte) движимы Им на достижение вечного блага, и таким образом дар благодати есть некое качество". Благодать первее добродетели — "aliquid virtute prius" и не может излиться в какое-нибудь свойство, в какую-нибудь мощь души, а изливается в самое ее сущность, становясь качеством этой сущностиили самого естества человека. "Как познавательной мощью (potentia intellectiva) человек чрез добродетель веры соучаствует (participat) в Божественном познании, как мощью воли чрез добродетель любви соучаствует он в Божественной любви, так же естеством (natura) души соучаствует он по некоему подобию чрез некое возрождение в Божественном естестве". Дар благодати не что иное, как "некое соучастие в Божественном естестве", и Бог "обожает человека, сообщая ему сожитие (consortium) Божественного естества чрез некое соучастие подобия".

Как всегда, Фома Аквинский выражается с большою сдержанностью и осмотрительностью, и то же следует отметить во всех догматических положениях католической церкви о благодати. Несомненно — несмотря на многообразие форм и проявлений благодати, она в существе своем всегда дар Божий, становящийся отъемлемым в сей жизни качеством самого существа души и даже самою душою. Приемля благодать, душа через дар Божий соединяется с Богом, достигает высшего из возможных для нее слияний с Божеством в единый дух. Но при этом душа не перестает оставаться сама собою, обожается, но не делается Богом по существу. Отвергать неслиянность человека с Богом, значит становиться на путь определенно осужденного Силлабусом 1864 г. пантеизма. Отвергать полноту соединения, значит отказываться от важнейшей христианской идеи. Но в пределах, очерченных догмою, можно по-разному толковать существо благодати и слияния ее с душой. Можно, особенно отстаивая неслиянность человека с Богом, понимать "излитие" благодати в душу, как образное описание создания Божеством в душе нового качества и преображения ее в это качество. Тогда процесс обожения будет, собственно говоря, процессом уподобления, и общения между субстанцией Бога и субстанцией души установить не удастся. Получится своего рода богословская "предустановленная гармония", и я, если дозволительно пользоваться аналогией учения физиков об электричестве, назвал бы такую теорию теорией индукции. Но можно понимать дело иначе, находя опору для себя в заявлениях авторитетнейших представителей западного богословия и в откровениях западной мистики (в мистическом учении о любви, например — у викторинцев и, особенно, у св. Анджелы). Именно, можно понять термин излитие" благодати самым буквальным образом и, основываясь на учении о единстве и простоте Божественного естества, признать благодать самим Духом Святым, самим Богом. Тогда излияние благодати в душу будет уже соединением ее с Богом; приятие душою благодати — приятием ею Бога в меру ее "восприимчивости", способности приять. Тогда, скажем, Бог, как любовь, будет соединяться с чуждою до этого соединения любви душою и становиться в известном отношении ее качеством, оставаясь Богом. Тогда душа реально и действительно соединяется с Богом в меру своей восприимчивости, все более и более по мере расширения этой восприимчивости, т. е., религиозно-морального развития, до полноты соединения или единства, неслиянного и нераздельного. "Чтобы все были единым, да будут и они,— говорит Христос о людях,— в Нас единым, как Ты, Отец, во Мне и Я в Тебе".

В духе совершается соединение с Богом, как бы мы это соединение ни понимали, и благодать прежде всего духовна. Но душа — форма и причина тела, а поэтому духовная благодать должна носить и какой-то телесный характер, точнее — быть сверхдуховной и сверхтелесной. Нельзя забывать, что, если обожается дух, то приятие Богом плоти обожает и самое плоть. Акт воздействия благодати должен отражаться на всей человеческой природе, все равно — видимо или невидимо это отражение. И по связи всех людей в Адаме и во Христе малейшее облагодатствование моей природы есть облагодатствование всего человечества, даже всего мира, поскольку мы выходим за пределы исторического католичества.

Веря только в церковь невидимую, можно и даже должно допускать, что благодатное воздействие Божества на человека, воздействие непосредственное или посредственное — чрез других людей или вещный мир, обожение которого ярко выражается в таинстве пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христовы, по внешним признакам неопределимо, не связано с символами и символическими действиями. А если так, то нет видимых таинств, нет даже видимого крещения и многие из получивших крещение в действительности не крещены, т. е. не приобщены телу Христову, а многие не получившие крещения и даже не знающие о нем — в действительности крещены и воссоединены в Боге. Но если церковь видима, то есть и видимые знаки принадлежности к ней, есть таинства, т. е. действия, в которых видимый, вполне естественный акт необходимо связан с невидимым актом благодати. И если видима единая истинная церковь, то для всей и во всей церкви совершается каждое таинство и едино крещение, приобщающее человека Христу.

"Трон один у Петра, одна Святая крещальня".

В видимой церкви и только в ней при строго определенных и определимых внешних условиях действует благодатная сила. Но если для воздействия ее на материю, на мир, лишенный свободы, не требуется согласия или ответного движения этого мира, этой материи, то для воздействия ее на человека необходим акт его свободной воли: готовность приять благодатное влияние и стремление самого человека к той же цели. Таинственным и непонятным образом благодать влияет через таинства, через внешние акты только на свободно ищущий благодати мир, и в то же время мир свободно ищет благодать, только если она на него влияет. Этому положению нисколько не противоречит влияние благодати на то в мире, что не обладает свободой, так как и в таких влияниях есть ответное движение свободного мира. Ведь ни одна песчинка, ничто не свободно от связи с другим: все внутренне едино. Идеи единства вселенной и единства ее во Христе и позволяют в таинстве крещения обойтись без акта свободной воли со стороны испытывающего благодатное влияние, равно как они же обусловливают полноту действия благодати в других таинствах, когда свободные усилия приемлющегоих сами по себе недостаточны. Благодать в таинстве крещения даруется по вере и воле всей церкви.

Как всякое Божественное действие, совершение таинства, поскольку оно совершается человеком, предполагает необходимое благодатное соучастие в совершении его человеком, в самом акте человека Духа Божьего. Дух веет и дышит, где хочет: Он может ниспослать свою силу всякому, и в этом основание права всякого христианина совершать в известных случаях таинство крещения, соучаствовать в совершении других таинств, например — таинства брака, где такое соучастие совершенно очевидно. В этом же основание и протестантского учения о всеобщем священстве. Но в видимой церкви действие всякой или, по крайне мере — всякой имеющей важное для жизни и спасения значение благодати должно сопровождаться объективными признаками, предохраняющими от возможности ошибок и признания за благодатное действие того, что на самом деле им не является. Ведь не всем ниспосылается дар "различения духов". Какие-то внешние признаки должны удостоверять, что данный человек, совершая таинство, совершает его при благодатном содействии Духа Божьего. А такое удостоверение в свою очередь может быть дано лишь определенным по внешним признакам таинством. Таким образом, мы с необходимостью приходим к идее преемственно через таинство связанной с апостолами и Христом иерархии, как неустранимого признака истинной видимой церкви. Эта иерархия должна быть единою, как едина церковь Христова. И так же, как единство в церкви истины привело нас к учению о монархической организации преемственно от апостолов и Христа хранящих Писание и Предание, так же к той же монархической организации приводит нас и необходимость в неоспоримом удостоверении благодатных прав и сил за совершающими таинствами. Так хранящая истину и учащая ее иерархия предстает перед нами как иерархия, обладающая благодатной силой.

В связи с различием даров единой благодати и различными целями, преследуемыми благодатным воздействием, естественно различение в иерархии ряда чинов (ordines). "Служение столь святого священства,— говорит Тридентский собор,— дело Божественное, и поэтому согласно установлено было, чтобы для совершения его с достойнейшею и вящею честью были в стройнейшем учреждении церкви многие и различные чины служителей... Ибо Священное Писание явно упоминает не только о священниках, но и о диаконах и весьма важными словами учит о том, что более всего надлежит соблюдать в поставлении. Ведомо также, что с самого начала церкви в обычае были наименования и свойственное каждому служение следующих чинов: субдиакона, аколита, экзорциста, лектора и остиария". Этим устанавливаются принцип и организация католической иерархии, распадающейся на меньшие чины (ordines minores) и высшие чины (ordines maiores: субдиаконат, диаконат, пресвитерство и епископство) и венчаемой папою, наследником св. Петра, князя епископов-апостолов. Как и все в католической церкви, организация иерархии покоится на преемстве и предании, причем — это ясно уже из приведенной сейчас цитаты — принцип утвержденности преданием вовсе не требует безусловно точного указания на существование каждого из чинов в древней церкви именно в таком виде и под таким названием. Однако католическая церковь от определенного заявления в этом смысле воздерживается, настаивая, вопреки всем выводам современных протестантских историков церкви, на непосредственном преемстве и непрерывном существовании с самого начала церкви Христовой лишь трех (или четырех) старших чинов: епископства, пресвитерства, диаконства. Дух католичества, на наш взгляд, этого не требует. Ведь достаточно утверждения того, что в древней церкви существовали все соответствующие права и потенции впоследствии только вполне раскрывшейся иерархии в каком бы то ни было ее зачатке, хотя бы в пресвитерстве или даже в общине и всей церкви. Но католичество и здесь остается верным своему консервативному началу.

Иерархия отличается благодатною силою, обладает по преемству Духом Божиим и в меру этой благодати обладает Богом. Она частично соединена с Богом, обожена, и папа Григорий VII с некоторым основанием мог полагать, что наместник князя апостолов "заслугами бл. Петра несомненно становится святым" (mentis b. Petri indubitanter efficitur sanctus). Но из этой частичной соединенности с Богом не вытекает соединения с Богом всего существа, т. е. праведности или святости клирика. Вне своей связи с Богом он может быть самым грешным из людей, потому что благодатная сила дарована ему благодатно же по преемству, а не в награду за его заслуги. Исходя из этого взгляда, церковь последовательно и отвергала всякие учения, ставившие обладание благодатной силой в зависимость от морального состояния: всякий донатизм и монтанизм, всякую идею клира святых.

И церковь, и клир в земной жизни "тело смешанное", "corpus permixtum", и, если ставить иерархическую благодать в зависимость от праведности, не может быть и необходимых для земной церкви несомненных признаков власти и права совершать таинства. Благодатная сила совершать таинства может быть отъята только решением единой вселенской церкви, т. е. самим Богом, и вне этого случая она обладает характером неуничтожимости (character indelebilis). Из семи таинств (sacramenta), признаваемых католическою церковью, крещение, которое в крайнем случае (in articulo necessitatis) может быть совершено всяким христианином, приобщает человека Христу, смывая с него вину первородного греха. Без крещения спастись нельзя, хотя католическая церковь и сводит до малейшей степени страдания не получивших крещения детей, не ведая свойственного лютеранам страха перед вечным осуждением младенцев на муки.

Крещение лишь очищает человека; силу на смелое исповедание имени Христова, на христианскую жизнь дарует таинство укрепления или конфирмации, совершаемое только епископом, потому что одни апостолы возложением рук, которое церковь заменила помазанием, даровали верующим Духа Святого. Таинство исповеди не без основания многими католическими писателями уподобляется крещению, повторение которого, равно как и повторение конфирмации и поставления церковью не допускается. Исповедь омывает душу человека от грехов, совершенных им после крещения, но только от вины, а не от обязанности понести наказание или добровольно заменить его епитимьей в восстановление нарушенной грехами в мире правды. Из необходимости исповеди и отпущения грехов священником вытекает необходимость по возможности полного указания их перед заменяющим Бога иереем, что и повело, в связи с желательностью ради блага самих исповедующихся возможно точно определить следуемую за грех епитимью, к общеизвестным отрицательным явлениям в отправлении этого таинства многими католическими священниками. И здесь опять следует проводить различие между историческими формами, в какие выливалась исповедь, и основной идеей таинства — полным раскаянием перед бесконечно справедливым, но и бесконечно благостным Отцом в лице поставленного Им пастыря.

Ведь с известной стороны вся христианская жизнь — одно покаяние. Это покаяние завершается потрясающим в своем величии таинством соборования (extrema unctio), "укрепляющим конец жизни как бы некою твердейшею защитою". Таинство соборования или последнего помазания "стирает" с души последние остатки греха, облегчает и укрепляет страждущую душу. Особая благодать — благодать совершения таинств, пастырства и служения в церкви Божией даруется таинством доставления или ординации.

Но величайшее из таинств — "святейшее и приводящее в трепет" — евхаристия. В нем "истинно, действительно и существенно" после освящения хлеба и вина под видом чувственно осязаемых вещей и под видом каждой из них в отдельности, почему церковь и могла "по весьма важным причинам" оставить для мирян причащение только под одним видом хлеба, находится "Господь наш Иисус Христос, истинный Бог и человек". Христос в таинстве евхаристии находится телесно: истинным телом и истинною кровью Своими, и душой Своей и Божеством Своим. И во Христа пресуществляется вся сущность хлеба и вся сущность вина (transubstantiatio). Евхаристия превосходит все таинства: все обладают освящающей силой только когда кто-нибудь их приемлет, а в евхаристии — "сам Творец святости еще до приятия ее" кем бы то ни было. Поэтому евхаристия, совершаемая священником,— факт вселенского значения и величайшее из таинств. Оно стоит в центре всего католического, всей католической жизни и мысли. В таинстве пресуществления Господь "как бы излил богатства Своей Божественной любви к людям". В нем Он напоминает нам о "дивном Своем": о Своем воплощении, Своей жизни и смерти, и дает "залог будущей нашей славы и вечного блаженства, а также символ того единого тела, глава коего Он сам и с коим Он хочет, чтобы мы были связаны теснейшим соединением веры, надежды и любви, как бы члены".

В евхаристии как бы повторяется тайна искупления, в знак чего мы освобождаемся силою этого таинства от грехов ежечасных и получаем охрану от грехов смертных. Тайна же искупления есть тайна воплощения, т. е. обожения человечества, приятия Богом мира. И в таинстве пресуществления Господь как бы вновь приемлет тело, приемля в Божественность Свою материю мира. А приятие в Божество и есть объединение в Боге, созидание тела Божьего, наполнение его кровью Божьей любви. Поэтому можно сказать, что в таинстве евхаристии заключена вся католическая идея, вся Божественная философия — оправдание, освящение и обожение мира и прежде всего человечества. Крещение, покаяние и частью соборование оправдывают грешный мир, омывают Его Божьей святостью. Конфирмация, ординация и частью соборование благословляют человека на деятельность в Боге. Брак, как показано выше, освящает и благословляет земную жизнь. Евхаристия сводит воедино и осуществляет все действия "семиобразной благодати Духа Святого".

До сих пор мы говорили только о таинствах в узком смысле этого слова: о семи таинствах. Но благодатная деятельность церкви не исчерпывается ими. Наряду с таинствами стоят священнодействия или малые таинства, так называемые "sacramentalia". В них церковь действует своею собственною благодатью: не на основе дела Христова и не по Его установлению (ex opere operate), а своею благодатной силой, силой священника (ех opere орегаntis)."Сакраменталии", распадающиеся на экзорцизмы (заклинания) и благословения (Benedictiones), охватывают всю сферу человеческой жизни. Церковь с помощью их наделяет благодатной силы предметы внешнего мира (святая вода, пальма, свечи и т. д.), способствует материальному преуспеянию людей и мира (благословение плодов, домов, хлевов) и освящает всю земную культуру (благословение телеграфов, автомобилей и т. д.). Видеть во всем этом погоню церкви за влиянием, значит так же не понимать духа католичества, как не понимали его "просветители" XVIII в., считая все учения церкви выдумками жадных до власти жрецов.

Весь католический культ, в котором принимают участие и клир, и миряне, до известной степени входит в ту же сферу благодатной деятельности церкви. Культ для католика действительно Божье дело, обладающее всечеловеческим и, может быть, вселенским значением, как и надлежит культу вселенской церкви. Церковный год повторяет мировую историю, центр которой в деле Христовом. Все главные католические учения, все главные католические идеи — хотя бы идеи единства церкви, общения всего царства Божьего: живых, усопших, святых и ангелов — все находит себе отражение и символическое выражение в сложившемся веками культе католичества. И снова, и снова утверждается вся Божественная сторона жизни — все прекрасное находит себе место, радушный прием и освящение. В храме, созидаемом лучшими архитекторами, расписываемом лучшими художниками, оглашаемом торжественными звуками возвышенной музыки и возгласами на языке былых повелителей мира, земное соединяется с небесным. К подножию статуи Непорочной Девы просветленные верой грешницы приносят белые лилии, преходящий символ вечной чистоты. А там, наверху, в высоких окнах сияющее солнце зажигает кровавые, золотистые и изумрудные одеяния святых, невидимых воителей и хранителей дома Божьего.

Воплощая свою благодатную силу в совершении таинств и малых таинств, в культовых актах, как стройную систему Божественных действий, католическая церковь считается и со свободными обнаружениями благодати Божьей. Исходя из признания их, она признает праведников за блаженных и святых, беатифицирует и канонизирует их, подтверждает и утверждает своим авторитетом целебную и вообще благодатную силу, заключающуюся в их мощах и реликвиях, предписывает почитание святых мест. Все это свободно проявляющаяся благодать. Но она должна находиться под контролем не могущей ошибаться истинной церкви и только под ее контролем, потому что только церковь в лице своей монархически организованной иерархии хранит благодать' различения духов и может предотвратить ошибки, иногда гибельные. Ее контроль не горделивое поставление себя выше Божественного: Божественного истинная церковь отвергнуть не может. Напротив, этот контроль — отметание всего человеческого, греховного, указание того, где находится Божественное, устроение системы благодатной деятельности. И само собой разумеется, что, как везде, так и здесь человеческие мотивы и человеческое несовершенство потемняют идеальную природу церкви, что и здесь она часто обнаруживает себя, как "тело смешанное".

Глубокое понимание идеи благодати и неразрывная связь ее с идеей свободной деятельности позволяют вводить в круг благодатной деятельности церкви и все добрые дела и все молитвы. Мы уже не раз упоминали о том, что, исходя из идеи единства всех во Христе, т. е. церкви, необходимо признать общечеловеческую полезность и вселенское значение всякого, даже самого маленького, по человеческому разумению, дела. Все в церкви, все на славу и пользу церкви. А отсюда принудительным выводом является признание действенности и полезности молитвы и добрых дел не только для совершающего их, но и для всякого члена церкви. — Молитва и доброе дело совершаются свободною волею совместно с благодатью Божьей, с самим Богом, и не могут поэтому не обладать свойствами всякого Божественного действия, т. е. благодатно не влиять на других. А кроме того, отрицание значения добрых дел для всей церкви предполагало бы отказ от идеи единства и забвение идеи вселенской Божьей любви. Кто отрицает действенность добрых дел, тот должен отрицать и заповедь Божью: "Возлюби ближнего, как самого себя". Не удивительно, что спор о значении добрых дел привел Лютера к разрыву с римскою церковью, т. е. к нарушению единства любви.

Раз добрые дела общецерковное достояние, общецерковная сокровищница, то естественно, а при сильно развитом в западном христианстве тяготении к точному и формальному пониманию всего — неизбежно признать, что эта сокровищница должна находиться в распоряжении благодатной иерархии или верховного главы ее, папы. Ведь в истинной невидимой церкви должен, говоря грубым человеческим языком, вестись учет всем добрым делам и производиться распределение их благодатной силы сообразно нужде и доброму желанию каждого члена церкви. В видимой же церкви осуществлять это может лишь наместник Христа. Несмотря на свою глубину, а может быть, именно в силу этой глубины, идея сокровищницы добрых дел весьма подвержена огрубению и упрощению, как со стороны прибегающих к власти церкви, так и со стороны самой церкви. Приобщение христианина к делам всей церкви легко вырождается в куплю и продажу, в торгашество, а светские и финансовые интересы папства побуждают к использованию своего права ради его доходности. Впрочем, всякого рода злоупотребления характерны лишь для периодов упадка и угнетения морально-религиозной жизни общества и церкви.