Лев Карсавин

КАТОЛИЧЕСТВО

По изд.: Карсавин Л. П. Католичество. Откровения блаженной Анджелы. - Томск: Издательство “Водолей”, 1997. С. 7-96. Первая публикация: 1918 г.

I

Как истинная религия и постольку, поскольку оно истинно христианство является системою положений об абсолютном в его отношении к относительному, системой, которую признает истинной вера и утверждает жизнь и деятельность в нравственности и культе. Как абсолютная религия, христианство не может ограничить себя пределами человеческого и земного бытия и должно быть религией вселенской. Его истины должны господствовать над всяческим знанием и всяческою деятельностью, но господствовать не в смысле внешнего принуждения, а в смысле внутреннего, единственно истинного основания всей жизни. Поэтому всякая наука только тогда становится настоящею наукой, когда она делается, по средневековому выражению, "служанкой богословия".

И такое положение нисколько не унижает науки, отнюдь не лишает ее свободы исследования, потому что служанка не раба, не вещь своего господина, потому что служанка чрез добровольное смиренное подчинение становится любимою дочерью. Ведь если наука хочет исходить из истины, она должна (в конце концов) исходить из положений богословия как науки об абсолютной истине. И если наука служит истине и ведет к ней, она служит богословию и ведет к нему. Раздора между наукою и богословием быть не может, так как нельзя строить науки на отрицании или ограничении абсолютной истины. Глубокое заблуждение, не случайно осужденное католическою церковью, скрывается в учении о двойной истине, в попытках допустить научную истинность ложного в богословии и  "в последок дней сих” - отграничить "позитивную" науку от "метафизического" богословия.

Католическую церковь обвиняют в невежестве и нетерпимости за отрицательное отношение богословов XVI - XVII века к учениям Коперника и Галилея. Конечно, богословы были неправы, и никто не станет защищать правомерность злобных попыток закрыть рот провозвестникам ученой истины. Но не следует забывать о внутренних мотивах отрицателей новой теории. Для христианства, именно как для универсальной религии, совсем не безразлично то или иное учение о строении мира. Это учение не может и не должно стоять в противоречии с абсолютными истинами христианства. Поэтому "научная" теория мира приемлема для христианского сознания только в том случае, если в ней можно выразить христианскую идею. До Коперника и Галилея христианская идея выражалась в понятиях Птолемеевской системы. Земля была центром вселенной, человек — венцом творения. И было вполне понятным, что спасение и обновление мира совершилось на земле чрез вочеловечение Бога.

Отрицание центрального положения земли и сведение ее и человечества к роли ничтожнейших частичек вселенной естественно приводили в смятенное состояние умы богословов и смущали о Христе всех малых сих. Неужели же ничтожнейшая песчинка ничтожной солнечной системы оказалась местом откровения вселенской истины? Не назовет ли безумием такое нарушение мировой гармонии трепетно созерцающий эту гармонию эллин? Разумеется, вселенская христианская идея не зависит от систем Птолемея и Коперника. Но открытие последнего поставило новые мучительные вопросы привыкшему выражать свою идею языком Птолемея христианину. Надо ли, приняв новую теорию, преодолеть новый соблазн, новое безумие и, вопреки всем доводам эллина, утверждать религиозную центральность жалкого захолустья вселенной? Или возможно выразить вселенскую идею христианства в формах нового научного миросозерцания и признать земное откровение частичным выражением вселенского, в разодравшейся завесе, отделявшей "святая святых" в храме Иерусалимском, прозреть символ открытия Бога всему миру и вочеловечение Божества признать за одно из многих обнаружений приятия Богом вещного мира?

Нам понятно теперь, что христианство не может необдуманно признавать все вновь появляющиеся теории и должно считаться лишь с несомненно доказанными. Мало этого — и доказанную научно теорию христианство признает и вберет в себя лишь при условии возможности выразить в ее понятиях свою абсолютную истину. Всякая новая теория ставит христианской мысли новые проблемы, заставляет эту мысль выражать себя на новом языке, в новых символах, но выражать без искажения своего существа. Поэтому христианство сила глубоко консервативная, и там, где, как в протестантстве и — отчасти — в католическом модернизме, наблюдается погоня религиозной мысли за новыми учеными открытиями, достигающая отрицания божественности Христа или реальности Его воскресения, налицо явное, хотя бы и бессознательное, отречение христианина от своей веры.

С другой стороны, более чем естественно упорство богословов, отстаивающих отжитое научное мировоззрение. Не в злобе дня сего истина, не в одеянии существо ее, и незачем гнаться за новыми формами выражения, рискуя исказить понимание самой истины. Главное в бережении Духа, и я, признававший объективную реальность материи, не стал более, чем прежде, христианином, убедившись в том, что она лишь видимость духа. "Знаю Христа, бедняка распятого. С меня хватит, сын мой!" В условиях земного, относительного бытия неизбежны столкновения богословов и ученых. Эти столкновения даже необходимы для развития или раскрытия самого христианского миропонимания, в сомнениях, колебаниях и борьбе узревающего тайны свои. Но богословы — не христианское богословие, ученые — не истинная наука, и земная борьба религии и науки не порочит, а утверждает их идеальную согласованность.

Все эти соображения позволяют нам понять, почему истинность христианства нисколько не затрагивается существованием ряда христианских исповеданий, из которых каждое видит в себе единственно полное и чистое выражение богооткровенной системы истин, в других — частичные искажения этой системы. С точки зрения христианина, не связывающего себя ни с одною из видимых церквей, все они выражают христианское учение относительно, неполно и, следовательно, искаженно: не столько выражают, сколько отражают. Абсолютное не может быть высказано в относительных понятиях. Степень развития науки, психологический уклад эпохи и народа так или иначе, но отразятся в выражении вновь обретаемых в сокровищнице христианства догм и в понимании старых учений.

Даже в ересях, которым, по слову апостола, "надлежит быть", таятся зерна истины, иногда не замеченной еще церковью. Надо только отыскать эти зерна и, отстранив плевелы, предоставить им свободно расти. Не лицом к лицу с абсолютной истиной стоят люди. Они видят ее лишь "зерцалом в гадании", в образах и символах. Внутреннее единство и полнота христианской системы в условиях земной действительности не выражены, а только отражены тусклыми зерцалами многих исповеданий, каждым — неполно и уже по одному этому искаженно. Но каждое из отражений все-таки отражение Истины, по-своему ее передающее, и все вместе передают ее в большей полноте, чем каждое в отдельности.

Можно пойти далее. Раз христианство единственная вселенская религия - а это так, потому что Христос умер завсех людей: за прошлое, настоящее и будущее человечества — оно должно частично обнаруживаться во всякой земной религии. Ведь религиозное чувство, чрез которое человек соприкасается с абсолютным, обмануть не может. Можно неправильно истолковать это чувство, можно обладать им в большей или меньшей степени, но, поскольку я ощущаю Божественное, я не ошибаюсь. Во всякой религии есть правда Божия. Язычник поклоняется богам, созданным руками человеческимиили Божьими: он ошибается, принимая тварь за Божество, относя к твари свое чувство, но он не ошибается в самом чувстве. Не может быть, чтобы откровение истины началось только пришествием Христа, чтобы звуки голоса Божьего впервые прозвучали лишь на горе Синайской.

Жизнь всего человечества подготовляла благую весть Иисуса, во всех религиях, во всех достижениях человеческой мудрости частично раскрывался Бог. Верное чутье заставило уже первых христиан связать новозаветное откровение с ветхозаветным, искать в событиях, описанных священными книгами евреев, прообразы событий новозаветных. И не каприз или суетное остроумничанье руководило богословами и философами, примирявшими с христианством Платона, Аристотеля и темные учения Каббалы. Великий гуманист XVI века готов был воскликнуть: "Святой Сократ, молись за нас!" Средневековые легенды рассказывали о молитве святого папы, спасшего из ада душу Траяна, или хотели сделать христианином "величайшего из поэтов" Вергилия.

И разве не смутное ощущение какого-то христианства вне видимых христианских церквей живет в желании католических ученых рассматривать религии диких народов как искажения единой истинной?

Однако не разрушаем ли мы подобными соображениями абсолютности христианства, сводя его к какой-то расплывчатой и неопределенной, "общечеловеческой" религии? Полагаю, что нет. Нельзя доказать слепому существование семи цветов радуги. Нельзя доказать неоспоримые абсолютные истины тому, кто на них не может или не хочет смотреть. Религиозные истины — область особого, внутреннего опыта: они воспринимаются не телесными очами, а "оком созерцания". Точно так же бесполезно доказывать буддисту или магометанину, пока сам он не захочет раскрыть свое внутреннее око, то, что в христианстве полнее и чище выражена отраженная и магометанством, и буддизмом истина.

Равным образом, если христианин не принадлежит ни к одной из христианских церквей или сект, нельзя его убедить какими бы то ни было доказательствами в преимуществах того или иного исповедания и в необходимости подчиниться той, а не иной церкви. Пусть сам он ищет истину, пока ее не найдет. "Путь праведных подобен восходящему свету, светлеющему более и более до полного дня". Но у верующего католика (православного, протестанта и т.д.) не возникает сомнения в том, что христианство со всею мыслимою для земной жизни полнотой и чистотой выражено именно в его исповедании, искаженно и неполно отражено другими. Опять-таки и на этой почве споры неразрешимы ни доводами разума, ни ссылками на Писание или Предание: истинную веру (есть ли она одно из христианских вероисповеданий или какое-то неведомое внецерковное и невероисповедное христианство) может указать лишь внутренний индивидуальный опыт.

Распявшие Христа люди растерзали на части и поделили несшитый хитон Его. Где он, этот хитон, восстановилась ли уже чудесным образом его целостность и хранится в одной из церквей или каждая церковь хранит один из кусков его? Видимое тело Христово, церковь единая распалась, или от единой церкви отпали некоторые члены ее? Когда и как восстановится нарушенное единство? Все это, повторяю, неразрешимые человеческими доказательствами вопросы. Ясно только одно. Заключается ли земное выражение единства всех во Христе в единстве католической церкви или в любовном союзе всех церквей, только чрез такой союз любви всех верующих без различия исповедании возможен переход от раздробления к единению всех в едином теле единым духом.

Таким образом, мы легко можем наметить способ рассмотрения основных черт католичества, характеристике которого посвящены дальнейшие страницы. Отдавая себе полный отчет в неизбежной субъективности своих соображений, мы постараемся изобразить католичество, как одно из земных выражений христианства, не как полное выражение христианской идеи. Разумеется, нам придется оценивать католическое учение с точки зрения нашего, индивидуального понимания христианства. Но, ставя себя вне католичества, мы вместе с тем становимся и вообще вне конфессиональных предпосылок и пристрастий.